Воля народа [litres] - Шарль Левински

которого вообще усматривалось что-то похожее, оказался офисом секты фундаменталистов, где женщина с улыбкой, словно пришитой к лицу, встретила его словами: «Вы ищете святое послание?» Он потом прошёл уже два квартала, когда ему пришёл в голову достойный ответ на её вопрос: «Нет, я ищу святое консульство».

Не удивительно было, что все антикварные магазинчики позакрывались: если нынче кто-то что-то искал, он делал это в интернете, но там – ни в центральном каталоге букинистических книг, ни в Амазоне – он ничего не нашёл; хотя книг Цезаря Лаукмана хватало и там, и там, но то были всё те же двенадцать названий, но не тринадцатое. В конце концов, после нескольких попыток бесплодного поиска он очутился в магазине подержанных товаров Брокенхаус в переулке Нойгассе, где на его вопрос, где тут у них отдел книг, замахали руками: нет, спасибо, книги мы больше не принимаем, у нас их и так полно. Когда он объявил себя потенциальным покупателем, мужчина на кассе посмотрел на него так изумлённо, будто в зоопарк явился динозавр и попросил убежища.

Книги – владельцы магазина, видимо, ещё не созрели для того, чтобы свезти их на макулатуру в Хагенхольц, – были собраны в затхлом подвале, на стеллажах, ещё с лестницы было видно, что к стеллажам не подступиться, они были заблокированы кучами других книг, сваленными так небрежно, как раньше обходились с углём. Безнадёжно было искать здесь какое-то определённое название уже потому, что не было нормального освещения; помимо карманного фонаря потребовалась бы ещё рудоискательная лоза, чтобы найти что-то определённое.

Он уже хотел было развернуться, как снизу из полутьмы кто-то спросил:

– Что-нибудь из классики, верно?

Сходу Вайлеман не смог бы сказать, мужской то был голос или женский.

– Простите, не понял?

– Вы похожи на человека, который ищет классиков. Собрание сочинений Гёте, которое вы никогда не могли себе позволить. Оставьте это. Самое позднее с середины Страданий юного Вертера вы отложите книгу.

– Нет, я ищу…

– Ничего не говорите, дайте мне отгадать. – Этот кто-то был всё же мужчина, и у него действительно был фонарь, причём достаточно сильный, и он им посветил Вайлеману в лицо. – Порнографические романы? – спросил он. – Это могло бы к вам подойти.

– Ещё чего!

– Да много чего, – сказал мужчина. – Это игра, в которую я играю сам с собой. И хотя я почти никогда не угадываю, мне доставляет удовольствие фантазировать. Время тянется долго.

– Вы здесь работаете?

– Для себя, только для себя. Пока я ничего за это не требую, они пускают меня сюда порыться. Но я не представился. – Наконец-то он прекратил слепить Вайлемана и направил фонарь на своё лицо. Поскольку свет падал снизу, выглядело это жутковато, но можно было различить, что это уже старый человек. Интеллектуал, попытался бы угадать Вайлеман. У него тоже были свои игры.

– Фишлин, – представился мужчина. – Доктор Вернер Фишлин. Раньше преподавал в гимназии. Английский и история.

– А теперь на пенсии?

– Можно назвать и так. Я рассказывал своим ученикам, что битвы при Мариньяно, может быть, и не было вообще. А если была, то не так, как написано в учебнике истории.

– И что потом?

– Перебивался на подсобных работах, пока не дозрел до пенсии, – Фишлин засмеялся; скорее извиняясь, чем веселясь. Среди учеников он вряд ли пользовался авторитетом, подумал Вайлеман, слишком тонкий голосок.

– Скажите, что вы ищете. Я единственный, кто здесь что-то находит. Книги я всегда любил. Хотя написанное в них редко бывает правдиво. – Он пустил луч своего фонаря по стопкам книг; с позиции Вайлемана на нижней ступеньке лестницы подвал казался бесконечным.

– Есть тут что-нибудь из книг Лаукмана? Цезарь Лаукман.

Фишлин снова засмеялся, тоненьким смехом, к которому хорошо бы подошла острая бородка клинышком.

– Не хотите, значит, читать богоравного нашего Гёте? Или порнографию?

– Как вы думаете, здесь есть что-нибудь?

– Да полно. Это литература того сорта, которую люди сразу несут в Брокенхаус, как только захлопнут книжку. Иногда даже раньше. Какой же из его шедевров вас интересует?

– Все.

– А, мазохист. Я бы про вас не подумал.

Вайлемана уже начал нервировать высокомерный тон этого человека. Если в учителях он вёл себя так же, не удивительно, что его уволили.

– Вы найдёте что-нибудь из этого или нет?

– Я найду всё. Зайдите завтра, я оставлю для вас книги на кассе. И если вам понадобится ещё что-нибудь конкретное, просто позвоните. Вот моя визитная карточка.

Призрак с визитной карточкой, подумал Вайлеман, именно так он его описал бы, если пришлось бы рассказывать об этом Элизе.

Старый учитель истории опять захихикал:

– У меня тут бывали и очень странные клиенты, но чтобы вот прямо Лаукмана… – Он покачал головой, или в полутьме подвала это выглядело так, будто он покачал головой, и скрылся среди гор своей макулатуры. Ещё какое-то время был слышен его блеющий голосок, потом и он исчез.

Теперь у Вайлемана было время позвонить Элизе, но он решил: пусть ещё подождёт. Вчера она его отшила, и вообще, в такую хорошую погоду он лучше отыщет себе местечко, где можно чего-нибудь выпить на свежем воздухе. До Лангштрассе было недалеко, и по пути туда он ещё раз убедился, что новый вид этого начищенного и альтернативно переодетого квартала – просто не для него. Не то чтобы он недосчитывался прежних дам с панели или наркодилеров – он никогда не любил обывателей, которые наносили сюда полусветские визиты, чтобы на один вечер почувствовать себя нечестивыми развратниками, – но бутики и ящики с геранью тоже были не то, что нужно. Совсем без пьяных местность выглядела вымершей; пару замызганных лавок они могли бы оставить в живых. Он потом отыскал один милый внутренний дворик, где хозяин выставил наружу три столика. Даже газета висела – только Вельтвохе, но ведь нельзя же иметь всё сразу, – в старомодном зажиме, который, пожалуй, специально был предназначен вызывать ностальгию. Сидеть за пивом на солнце и читать газету – это было уже что-то вроде отпуска.

Событием дня, которому был посвящён целый разворот, щедро иллюстрированный, была историческая статья о последнем человеке, обезглавленном в Швейцарии, это был известный Пауль Ирнигер из Цуга, в 1939 году. Тогда гильотину, установленную во дворе тюрьмы, пришлось позаимствовать из соседнего кантона Люцерн, в самом Цуге, – укоризненно замечал журналист, – уже не было собственной. Зато автору статьи понравился тот факт, что тогда нашлось большое число добровольцев, претендующих на роль палача, «убедительное доказательство, – писал он, – законопослушания наших предков. Найдётся ли сегодня столько патриотов, готовых взять на себя эту трудную задачу?»

Разумеется, не было случайностью, размышлял Вайлеман, что эта